Автор: Барвинка.
Фэндом: В.А.Р.
Персонажи: Ёнгук, Тэхён
Размер: не определён
Рейтинг: R
Тип: АУ
Listen or download Ludovico Einaudi Divenire for free on Prostopleer
Часть 1В первые дни весны Ёнгук чувствует себя отвратительно: потому что холодно, потому что слякоть, потому что весна.
На термометре какие-то плюс три, а за окном пролетает мириад снежных хлопьев, мгновенно тающих стоит им только коснуться мокрого асфальта. Выбор стоит между осенней ветровкой цвета хаки и тёплой курткой, которая не даст обманчивому весеннему холоду пролезть внутрь. Ёнгук плюёт на всё и выбирает последнее, долго мучается со сломанным замком, из-за чего выходит из квартиры на пять минут позже, чем обычно.
До тренажёрного зала - два квартала. Два квартала грязи, огромных луж и мерзкого липкого запаха вокруг.
Новенькие, купленные неделю назад, «берцы» проходят первое боевое крещение лужами, не ударяют в грязь «лицом» и не позволяют того же хозяину. Ёнгук обходит каждую, решая, что как-то не комильфо шагать прямиком по воде и мочить ноги, терпеливо ждёт около подобия деревянного мостика, пока предыдущая сторона переправится. Очередь движется медленно, а настроение быстро стремится к нулевой отметке, нарушая идеальные пропорции и поднимая уровень ярости.
Кто-то очень добрый кладёт ещё несколько досок по другу сторону, давая возможность двигаться другому потоку, и Ёнгук хвалит мироздание, торопливо становясь на не внушающую уверенность тоненькую дощечку. Боковым зрением отмечается странное движение справа, а врождённая стремительная реакция не дремлет – Ёнгук резко выкидывает руку вперёд и ловит какого-то пацана за капюшон, оттягивая к себе. Он, этот пацан, видимо не умеет балансировать на узких дощечках, либо просто зазевался, хотя не суть важна причина для того факта, чтобы полностью окунуться в серо-коричневую водную жижу.
- Под ноги смотреть надо, - грубо шипит Ёнгук, отцепляя пальцы от белого капюшона. Дощечка прогибается под их весом, а сзади уже ворчат заждавшиеся люди, и Гуку ничего не остаётся, как толкнуть ещё не опомнившегося парня вперёд и перевести его на ту сторону, с которой тот уходил.
- Можно было и нежнее. А если бы капюшон порвал? – скалится в ответ спасённый от грязевых ванн и передёргивает плечами, оборачиваясь назад, чтобы удостовериться в целостности кофты.
- Можно было просто сказать «спасибо», - передразнивает Ёнгук и зачем-то долго рассматривает светло-серые кроссовки парня, на которых, черт подери, не было ни одного грязного пятнышка. Кривится от такой педантичной чистоты и поднимает взгляд, чтобы, наконец, рассмотреть лицо неблагодарного спасённого.
«Ничего примечательного, кроме губ», - думает Ёнгук, оценивая раскосые тёмные глаза, прямой нос и пухлые губы, нижняя из которых была, видимо, дня два назад разбита, и теперь почти в самом уголке образовалась запёкшаяся кровяная корочка. Белый капюшон кофты отлично оттенял тёмные волосы, казавшиеся совсем чёрными.
- Мне, кстати, на другую сторону нужно было, - нагло заявляет парень, выдёргивая из левого уха наушник цвета своей кофты, а Ёнгук подумывает о том, чтобы спихнуть этого засранца в лужу и замарать его кристально чистые кроссовки, чтобы, наконец, понял, какую бесценную услугу ему только что оказали, а он не оценил.
Но ничего не делает, вспоминает про тренажёрный зал и отходит в сторону. Громкое «Эй», настигает его через несколько шагов, и Ёнгук совсем не хочет оборачиваться, но всё же делает это чисто интуитивно.
Спасённый мистер-белая-кофта, как его уже окрестил про себя Гук, немного, насколько позволяет разбитая губа, улыбается, говорит что-то шёпотом и скрывается в толпе, чтобы снова попробовать переправиться на другую сторону. Конечно, этот шёпот не слышен сквозь шумы города, но почему-то Ёнгук хочет верить, что движение губ напоминало «спасибо».
До тренажёрки он добирается спустя десять минут с половиной минут, коротко здоровается с администратором и сворачивает в раздевалку. Резкий неприятный потный запах ударяет в нос и несколько минут заставляет морщиться, пока Ёнгук полностью не привыкает к царящим здесь ароматам. На выходе из раздевалки взгляд цепляется за чьё-то белоснежное полотенце, небрежно перекинутое через железную дверцу шкафчика, а в памяти неосознанно всплывает картинка знакомой белой кофты, серых кроссовок и разбитой нижней губы.
Силовые нагрузки только в радость, для Ёнгука, позволяющие сжигать не только калории, но и единицы негативного настроения, словно очищая организм от чего-то старого, давно прогнившего.
Он обводит взглядом тренажёрный зал, пока разминается в углу, и ищет знакомые лицо среди пришедших. Друзей у Ёнгука здесь нет, так обычные знакомые, с которыми иногда поддерживается разговор, когда есть настроение. Он не то чтобы нелюдим, просто не хочет отягощать себя лишними связями и порой глупыми беседами, которые отлично умеют как-то очень быстро создавать обстановку приевшейся банальности.
Химчхан обнаруживается болтающим с тренером на другом конце зала.
Химчхан – этот то человек, который не давал Ёнгуку спокойно существовать в тренажёрке добрые две недели, доставая своими глупыми наивными речами и отбивая напрочь желание ходить в зал. У него короткие коричнево-шоколадные волосы, хитрые глаза и пухлые щёчки, а ещё он любит цветастые футболки размера на два больше, чем надо. Не смотря на то, что он, Химчхан, начал посещать тренажёрный зал раньше, его мускулатура оставляла желать лучшего; Ёнгук однажды ехидно поинтересовался, зачем тот вообще сюда ходит – почесать языком или развить тело. Ответом послужил высунутый язык и хитрющий взгляд – больше эта тема не поднималась.
- Вау, ты пришёл! – не успев отложиться найденной информацией в мозгу Ёнгука, Химчхан сам уже отыскал своего друга и прискакал в угол для разминки, поправляя новую широкую ярко-синюю футболку. – Я свято верил, что у тебя ПМС и ты не выйдешь сегодня из дому.
- Я тебе девчонка, чтобы ПМС мучиться? И привет, кстати, - отмахивается от него Ёнгук, размышляя с чего бы начать занятие.
- Всякое возможно, у меня вот частенько такое бывает, - сообщает Химчхан, облокачиваясь на стальную жердь одного из снарядов, на что Ёнгук в сомнении выгибает бровь и фыркает. – Да-да, тебе тоже привет. Как ты любишь все эти формальности - привет, пока, я перезвоню.
- Дань вежливости.
- Дань занудству, - морщит нос Химчхан и замолкает, бросая взгляд на наручные часы.
- Кого-то ждёшь? – из чистой вежливости спрашивает Ёнгук, отходя к первому снаряду.
- Друга, - коротко отвечает Химчхан и очень быстро уходит, успев фальшиво счастливо улыбнуться кому-то из окликнувших его.
Ёнгук не любит следить за временем, как и оно, впрочем, не любит следить за ним: у них скреплённый навеки один договор, в котором Гук по своим внутренним ощущениям отсчитывает свои минуты и часы, не опираясь на стандартную шкалу.
Конец занятиям приходит тогда, когда мышцы начинают приятно потягивать от боли и усталости, голова, наконец очищается от лишний мыслей, а в зале остаётся двое-трое человек, уже, впрочем, собравшихся уходить.
Ёнгук подбирает сброшенную на пол майку, когда совсем рядом слышит тихий смех и знакомое ворчание. Он быстро выпрямляется, окидывая совещённый мощными дневными лампами свет зал, и замечает стоявшего у дальнего снаряда-штанги Химчхана, сменившего свою футболку на серую толстовку. Его собеседник скрыт его же фигурой, и Ёнгук видит только знакомые серые кроссовки.
- Тэхён, ты мне скажешь или нет, где умудрился разбить губу? – слышит он, когда неожиданно осознает, что каким-то образом оказался рядом с разговаривающей парочкой. Возможно, это врождённое любопытство не дало остаться стоять на месте или покинуть зал, чтобы не подслушивать чужих разговоров – ищет для себя оправдание Ёнгук.
Он заглядывает через плечо низкого Химчхана и тут же моргает - белый цвет больно режет глаза. На скамье сидит не кто иной, как тот парень, которого он сегодня спас и ели добился благодарности. Он прикрывает рану двумя пальцами и тихо посмеивается, разглядывая пол, отчего Химчхан лишь сильнее злиться.
Ёнгук осторожно прикасается к плечу друга, обращая на себя внимание, хотя сам неотрывно наблюдает за реакцией человека напротив, вздрогнувшего вместе с Химчханом.
- Мать честная, Ёнгук, ты меня тоже до инфаркта довести хочешь?! – вопит тот, отскакивая в сторону и как-то слишком театрально и пафосно прижимает руку к груди.
Ёнгук трясет головой, что нельзя однозначно идентифицировать, как «да, хочу, ибо заебал» или «нет, но спасибо за совет».
Зрительный контакт между ним и спасённым парнем длится всего пару секунд, а затем последний пару раз моргает, видимо, признав в фигуре напротив своего недавнего спасителя. Парень кривовато улыбается и убирает руку от лица, открывая рану.
- Ёнгук, - Ёнгук решает не ждать, пока Химчхан оклемается и их познакомит, и сам проявляет инициативу, протягивая руку.
- Тэхён, - с лёгкой улыбкой отвечает парень и осторожно сжимает своими пальцами пальцы Гука, отметившего незначительные мозоли на внутренней стороне ладони.
- А я Химчхан, приятно познакомиться, - вставляет свои пять копеек неудавшийся актёр и отпихивает бедром Ёнгука, - всё иди домой, не мешай мне вести допрос.
- Что за допрос? – интересуется и не собиравшийся уходить Ёнгук и даже присаживается рядом на вторую скамью – уставшие ноги не хотят больше держать тяжёлую тушу.
- А ты не видишь? – взмахивает руками Химчхан и тыкает в уголок губ поморщившегося Тэхёна.
- Да ладно тебе, словно сам не дрался ни разу, - махает рукой Ёнгук, ощущая потребность защитить этого парня от нападок друга и почему-то явно ощущая некий дискомфорт, словно допрашивали его.
- Я может и да, а вот он ни разу, - отрезает Химчхан и сверкает глазами, мол, не лезь туда, куда ни надо, на что Ёнгук совершенно не обращает внимание.
- Всё бывает в первый раз. Не заводись – подумаешь, губа рассечена, могло быть и хуже.
- Вот именно, что могло быть и хуже, - подхватывает Химчхан, а Тэхён лишь устало вздыхает, пробуя подпереть щеку кулаком. Он и Ёнгук ждут лекционной речи от представителя пухлых щёчек, но тот лишь горестно вздыхает и усаживается на скамью рядом с Ёнгуком.
- Ты хотя бы мою седину не опозорил? – с грустной улыбкой спрашивает Химчхан, на что Тэхён качает головой из стороны в сторону и что-то говорит об огромных синяках под глазами и распухшие носы.
Ёнгук особо не вслушивается в их разговор, мимо пролетают обрывки слов, части фраз, а перед глазами постоянной картинкой лишь движущиеся пухлые губы с запёкшейся кровяной корочкой, медленно натягивающиеся, когда нужно было улыбнуться.
Почему-то думается о холодной весне, грязной погоде и светло-серых кроссовках, на которых нет ни одного тёмного пятна, примешиваются мысли о неблагодарности и создают такой коктейль, что Ёнгук на пару мгновений выпадает из реальности, перемещаюсь в какую-то из лично его.
Только грубый толчок в плечо возвращает его обратно на грешную землю и заставляет прошипеть что-то угрожающее в ответ.
- Ты живой вообще, нет? – голос Химчхана, как сквозь пелену, и нужно совсем немного времени, чтобы слух начал нормально функционировать. Ёнгук кивает, но только смотрит в глаза сидящего напротив Тэхёна, и отыскивает там что-то маняще красивое, на которое хочется взглянуть ещё раз.
- Хватит сидеть, домой пора. Темнотища такая за окном.
Все молча соглашаются.
На улице действительно уже темно, и Ёнгук ругается сквозь зубы, так как теперь будет значительно сложнее разглядеть лужи, хоть людей, наступающих сзади, будет не так много.
Они расходятся у широкой афишной тумбы с огромным постером приезжих артистов напротив здания тренажёрки: Ёнгуку идти в восточную часть города, Химчхану с Тэхёном – в западную. С Химчханом он пожимает руки, а с Тэхёном прощается улыбкой и взглядом, и получает это же в ответ.
Как только парочка друзей скрывается за вторым поворотом, Ёнгук отходит от тумбы, пнув попавший под ногу камень, и направляется домой. Шлёпает по лужам, не стараясь обойти, а коло того перехода с досками долго стоит, всматриваясь в дерево, и делает неуверенный шаг вперёд. Он почти теряет равновесие, доходя до середины, и машет руками в воздухе, пытаясь восстановить баланс. В сознании – фотографический снимок того, что происходит сейчас, а подсознание свято хранит то, что случилось совсем недавно на этом месте.
В первые дни весны Ёнгук чувствует себя отвратительно, а в последующие значительно лучше, втянувшись и привыкнув к весенней атмосфере и царящему вокруг хаосу. Он собственноручно меняет те тонкие доски на переходе на другие – плотнее и шире, а в один из дней снова ловит за белый капюшон парня, не сумевшего удержать баланс одной из дощечек.
Незамедлительное «Спасибо» греет душу, как и брошенный вслед благодарный взгляд раскосых тёмных глаз, обладателя которых уносит за собой людская толпа в противоположную сторону. Ёнгук улыбается, перепрыгивает через оставшуюся длину дощечки, оказавшись в мгновение на земле, и счастливо поправляет ремень спортивной сумки.
Весна оклемалась и нашла своё русло, стараясь больше не разливаться волнами отторжения на душе и не гадить там же. Но оставила за собой право огромных луж, и Ёнгук, впрочем, не был против – лишь бы почаще под руку попадался белый капюшон.
Часть 2Огромная сила привычки не позволяет остаться сидеть дома, вытянув ноги перед телевизором, после изнуряющей работы. В спортивную сумку в комкообразном состоянии скидываются вещи, а на плечи накидывается лёгкая ветровка цвета хаки – на улице уже совсем тепло и луж почти нет.
Доски, которые он сюда когда-то принёс, за ненадобностью были отодвинуты и аккуратно сложены в сторону, чтобы не мешали людскому потоку переправляться с одной сторону дороги на другую. В этом людском потоке теперь и не виден белый капюшон, который Ёнгук неосознанно каждый раз выискивает взглядом, стоит только подойти к переходу.
В тренажёрном зале ничего не меняется, только Химчхан болтает меньше и реже показывается на глаза, что, в общем-то сначала даже очень радует, а потом служит причиной для скуки.
В один из рутинных дней Ёнгук остаётся в зале намного дольше – просто внутренние часы не дают нужный сигнал, позволяя истощить тело по максимуму. На работе ужасная запарка – несколько тендеров одновременно, а Ёнгука напрягает та работа, которая целиком и полностью связана с бумажной волокитой. Срывать гнев и плохое настроение на работниках не в его правилах, поэтому сейчас он со всей силой дёргает рукой, стремясь скорее порвать себе мышцы, чем железный прут, связывающий тяжёлые блоки.
Часы дремлют и не пытаются хоть как-то просигналить об усталости организма, толчком к прекращению служит чьё-то холодное прикосновение к разгорячённой потной коже. Ёнгук резко дёргается в сторону, отпуская палку и позволяя железному блоку со всей силы упасть на другие такие же, создавая колоссальный звон на весь зал.
Расфокусированный взгляд натыкается на белое пятно, поднимается выше и по отдельным частям собирает расплывшуюся картинку - рядом стоит испуганный шумом Тэхён.
- Ты её, блять, каждый день отбеливателем стираешь что ли? – вместо приветствия грубо спрашивает Ёнгук, усаживаясь на скамейку и растирая ноющие конечности. В голове странный гулкий шум, проходящий, к слову, сразу, стоит только сквозь него расслышать хриплый голос.
- Нет. Я просто аккуратно отношусь к вещам.
Ёнгук хмыкает и прижимается спиной к холодной стене; часы словно, очнувшись, сигнализирует, что, мол, хватит, а то завтра не встанешь с кровати.
- Химчхан попросил остановить тебя, пока ты не сломал снаряд или себя, - ухмыляется Тэхён и проводит языком по губе, зацепляя кончиком маленькую красную точку в уголке губ – рана, видимо, уже зажила.
У Ёнгука темнеет в глазах, связанные мысли давно покинули мозг, оставив место лишь инстинктам и желаниям: вот и сейчас по вискам больно долбит лишь один импульс – провести по этим губам уже своим языком, уделяя большое внимание той красной точечке.
- А он почему не подошёл?
- Занят, - кротко отвечает, пожимая плечами, Тэхён, усаживается рядом и, не удержавшись, тыкает пальцем в плечо. - Качок.
Ёнгук изумлённо оборачивается и хочет что-то ляпнуть про вежливое обращение, но язык точно клеем приклеивает к нёбу и говорить становится сложно, а причина лишь в раскосых глазах напротив, которые настолько близко, что видны светлые медовые прожилки у зрачка.
Парень наклоняет голову и как-то, ну, совсем ехидно ухмыляется, от чего по позвоночнику проходит холодная рябь, а тело прожигает чем-то колючим.
- Тэхён?! – крик Химчхана, наверно, был слышен и за стенами этого дома.
Оба парня вздрагивают, теряя зрительный контакт. Тэхён что-то кричит в ответ, вытягивая шею по направлению к открытой двери, а Ёнгук любуется внезапно открывшемся участком смуглой кожи и приоткрывшейся левой ключицей. Когда желание «зацеловать» плавно переходит в действие, в зал заходит Химчхан и рушит весь идеальный мир, за секунды построенным Ёнгуком. Но у последнего даже сил нет злиться.
- Тебя девушка что ли бросила или какая-то хрень в жизни происходит, что ты решил лечь костьми прям тут и засыпаться сверху песочком? - возмущённо тараторит Химчхан, - учти, я твой хладный труп отсюда не потащу – прости, профессия другая.
Ёнгук не реагирует на выпады и не улыбается на тонкую иронию в словах, поднимаясь со скамейки.
- В следующий раз пойду запью горе чем-нибудь крепко алкогольным.
- Только не в моём баре, - морщит нос Химчхан, - не хватало мне ещё плохой репутации из-за такого придурка, как ты. Кстати, о баре, если никуда не торопишься, то если хочешь, можешь прогуляться с нами до него. Пропустить по одному стаканчику пива.
Ёнгук не любит пить, но внезапно соглашается, решая, что лучше вечер пройдёт так, чем за каким-нибудь тупым фильмом, который идёт по ночному каналу.
Выдвигаются втроём через полчаса, дав возможность Ёнгуку принять душ. Движутся в западную сторону от той афишной тумбы, где уже красуется реклама нового фильма; Ёнгук идёт в середине и почти не вслушивается в философские бормотания Химчхана, больше сосредотачиваясь на том, сколько сантиметров расстояния между его рукой и рукой Тэхёна, идущего слева и иногда вставляющего ровно одно предложение в химчановский монолог.
Здание на углу пересечения четырёх дорог и есть бар Химчхана, построенный в лучших английских традициях. Даже Ёнгук, ни разу не бывший в Англии, чувствует эту тонкую атмосферу, принадлежащую отличной от корейской культуре. Они усаживаются на высокие табуреты у барной стойки, а Химчхан заходит внутрь, подменяя для своих друзей бармена.
Ёнгук сначала отказывается от крепких напитков и просит простой воды, но затем, увлёкшись беседой, сам не замечает, как даёт разрешение на что-то слабоалкогольное, а Химчхан и рад подмешать, воткнуть соломинку. Для красоты, конечно. Соломинка подлым маневром сразу же перебегает в стакан Тэхёна, который выбрасывает её в урну.
Усталость и тепло от выпитого приятно разливаются по телу, и Ёнгук чувствует себя впервые за долгое время отдохнувшим и возможно немного счастливым. Его колено соприкасается с бедром Тэхёна потому, что места между ними мало, а деть ноги некуда. Почему-то сейчас это кажется очень смущающим.
Когда полностью разомлевший Ёнгук, пытается слезть со стула, чтобы доползти до дома, Химчхан останавливает его и кладёт в руку ключи с брелком-свинкой, и что-то говорит. Ёнгук не понимает, качает головой и горестно вздыхает, вслушиваясь в растянутые подсознанием гласные.
Ему помогают встать чьи-то тёплые руки, мягко подталкивающие в сторону чёрного выхода из бара. На улице сознание немного отрезвляется, алкоголь на малую долю выветривается холодным северным ветром, что позволяет части разума вернуться на месте.
- Чего встал? Пошли, - сзади подталкивают и Ёнгук оборачивается на голос, и в глаза бьёт белый цвет. Он позволяет довести себя до незнакомого дома и поднять по лестнице: Ёнгук, конечно, ещё в состоянии передвинуть ноги, но не хочет и целиком полагается на силу и выносливость Тэхёна. Благо подниматься всего лишь два пролёта.
Он прижимается к холодной стене, пока Тэхён ищет по карманам ключи. Алкоголь почти весь выветрился, и, вопреки ожиданиям, не особо и ударил, не вышибая все мысли к чертям. Только желания обострил.
По мнению Ёнгука Тэхён совершил непростительную ошибку, когда, чтобы посмотреть ключи в верхнем кармане джинс, приподнял длинную толстовку, на несколько секунд открывая плотоядному взору маленький участок смуглой бархатной кожи.
Крыша или съезжает или само растворяется в воздухе, по крайней мере, больше ничто не ограничивает деятельность Ёнгука, который еле дожидается, пока Тэхён откроет дверь и вытащит из замка ключи, чтобы затолкнуть его в тёмную квартиру и прижаться губами к тёплой коже шеи, языком очерчивая линию вены.
Ключи падают вниз из ослабевших пальцев, но своим звуком совсем не отвлекают, а дают сигнал к действиям.
Длительное воздержание, контрастирующая с кожей белая кофта или пухлые манящие губы – Ёнгук не знает, что именно послужило причиной для острого желания вожделения стройного тела рядом.
Они интуитивно находят спальню, попросту заваливаясь в первую открытую дверь. Толстовка летит на пол, предоставляя жадному взгляду возможность при лунном свете рассмотреть красивое тело, пройтись несколькими дорожками поцелуев от шеи до линии джинс и просто полюбоваться на изгибы и выпирающие косточки, которые появляются, когда Тэхён от наслаждения, выгибается дугой, запрокидывая голову назад.
Ёнгуку всего мало: он словно пытается, если не выжать из Тэхёна все соки, то слиться в единое целое точно.
Стоны и крики, разрывающие тишину настолько пошлы и развратны, что дают спуск всем тормозам, сдерживающим желание, и Ёнгук со всей силы вбивается в мягкое тело под ним, разрешая оставлять на себе следы от ногтей и синяки на руках. Вокруг летает что-то эйфорическое, вплоть до звёздочек, но перед глазами лишь лицо уже-любовника, закатывающего глаза и закусывающего губы, что не стонать так громко, дабы не сорвать голос.
И это совсем не нравится Ёнгуку: он срывает несколько поцелуев, уменьшает темп, растягивая пытку и себе и Тэхёну, мечущемуся из стороны в сторону и самому насаживающемуся на член, а затем снова резко увеличивает, наконец, вырывая из горла громкий сдавленный стон.
Первым не выдерживает Тэхён, прижимающийся всем телом к телу Ёнгук и сцепивший свои ноги за его спиной, и лишь несколько мгновений спустя сам Ёнгук, который обессилевший валится на бок, чтобы не придавить собой худощавое тело.
Тэхён не даёт отодвинуться от себя, продолжая близко прижиматься и сохранять жар тел: так и засыпает, головой укладываясь на оголённую грудь.
Ёнгук устало улыбается, целует темноволосую макушку, расположившуюся прямо у него под носом, и не пытается ничего понять разумом, оставляя это на потом.
Он засыпает следом, успев только накрыть себя и Тэхёна одеялом и ещё раз прикоснуться губами к тёмным волосам.
Некогда обострённые желания успокаиваются, как и внутренние часы, дающие целый день сбои, а окутавшее комнату эфемерное счастье служит вторым одеялом и незаметной защитной оболочкой от посягательств внешнего мира, позволяя двум молодым людям выспаться перед напряжённым утром.
Часть 3Огромная доля весны проживается в маршрутах от дома до работы и обратно без каких-либо исключений, кроме круглосуточного магазина рядом с квартирой.
На улице уже совсем не холодно, да и лужи в большей своей части уже подсохли, но Ёнгук либо просто не хочет этого замечать, либо действительно не видит преобразований природы. Для него всё осталось как прежде: мокрая погода, грязь, вода, притупленность ярких красок серым цветом и бесконечно вязкая тяжёлая атмосфера, давящая не только на виски, но и, кажется на всё тело одновременно, заставляя сбегать и прятаться в зданиях или каких-либо полуразваленных постройках.
Ёнгук проводит пальцами по белой мягкой на ощупь ткани и закрывает глаза, проецируя из памяти картины из недалёкого прошлого.
Из-за сильной головной боли тем утром Ёнгук долго не мог вспомнить, что произошло накануне и где он, собственно, находится. Только случайно зацепив взглядом белое пятно на кресле, получилось мысленно воспроизвести киноплёнку произошедшего и на мгновение позабыть о боли. Он автоматически пошарил рукой по кровати, а затем и обратил туда взор, чтобы точно удостовериться, что рядом никого нет.
Моменты возвращения домой Ёнгук совершенно не помнил, интуитивно вышагивая по тем дорогам, которые вели к собственному дому. Помнит только раздражающую слабость в коленках, острую пульсирующую боль в висках от автомобильного шума, и ещё одну боль, которая колит сердце и сжимает сердце до сих пор стоит вспомнить ту ночь или посмотреть на оставленный сувенир.
Ёнгук, честно, хотел избавиться от этой кофты, мозолящей глаза, но Химчхан, не объясняя причины, наотрез отказался забирать, выкинуть было жалко, а подпалить на медленном огне казалось совсем девчачьей выходкой.
К слову, тот же Химчхан, по-лисьи щуря глаза и сканируя информацию с внешнего вида Ёнгука, поведал о местоположении сбежавшего Тэхёна – уехал навестить родителей, когда вернётся – никто не знает.
То, что Тэхён сбежал, Ёнгук нисколько не сомневался, от чего от бессилия сжимал кулаки и клятвенно обещал себе, что при первой же встрече что-нибудь сделает парню с ногами, чтобы не то, что ходить, даже ползать было бы затруднительно.
Но, в то же время, ясно понимал, что если бы не сбежал Тэхён, то сбежал он сам. Подло, поджав хвост и не дав ни грамма объяснений для прояснения ситуации.
Он не был готов к серьёзному разговору и отвечать за свои поступки, на совершение которых его толкнули ещё не осмысленные разумно желания и расшалившаяся подсознанка. Хотя Ёнгук был готов признать то, что к этому парню тянуло, как железо к магниту, что его тёмные глаза пленили получше, чем чьи-либо другие, а зажимать пухлую губу своими губами, немного оттягивая её вперёд, было равно эффекту от распития алкогольных напитков, после которых разум может поплыть, либо на неопределённое время исчезнуть.
Может, какое-то чувство было уже тогда, но его удельный вес был настолько мал, что Ёнгук не смог прочувствовать его почву и идентифицировать вовремя.
Зато сейчас, разглядывая, наверно, раз в сотый белую, без единого грязного пятна, кофту, Ёнгук точно знает, что то чувство полностью устоялось, заняло своём место в сердце и разуме и посылает порой волны лёгкой вины.
Сжиться с ним – этим чувством, оказалось сложнее, чем мысленно представлялось. Особенно сильной болью такой симбиоз отзывался тогда, когда зрение обманывало и в толпе находило кого-то очень похожего на Тэхёна, либо, когда Химчхан, как специально, заводил разговоры о своём пропавшем друге. Ёнгук черпал из этих разговоров много полезного, но и результатом от них служили «стальные» пластины, словно вшитые в грудную клетку, чтобы было трудно дышать и двигаться. Привыкание к такой боли шло медленно, и вскоре Ёнгук по-мазохистски сам себя доводил до такого состояния без ведомых на то для него причин.
Пришлось прикупить пару отбеливателей, чтобы хранить белизну белой кофты до возвращения хозяина, ибо Ёнгук ежедневно натягивал её на себя, не желая покупать что-то новое или доставать из своего гардероба. Кухонные полки пополнились фруктовыми и травяными чаями, которые в принципе никогда не нравились, но после месячного распития Ёнгук привык к мятному и яблочному вкусу. Дисков с инструментальной музыкой стало в разы больше, вместе с ними в жизни как-то незаметно и прописалось в квартире наглое вдохновение, заставляющее невидимыми, но ощутимыми пинками, подниматься среди ночи и исписывать лист за листом черновой тетради, переплетая рифмы и создавая песни.
В жизни появилось новое исключение: Ёнгуку приходится менять однообразный маршрут и по вечерам заглядывать в бар Химчхану, который, раз услышав песни, практически потребовал, чтобы он у него работал и на следующий же день оборудовал миниатюрную сцену в самом углу своего бара. Ёнгук согласился и денег совсем не брал, хотя Химчхан пытался иногда поделиться выручкой, которой, кстати, стало на несколько процентов выше.
Ёнгук пел для себя и для кого-то ещё, кого не было рядом и нельзя было выцепить взглядом среди присутствовавших посетителей бара, но подсознание ловко умело строить красивую иллюзию, чтобы рядом чувствовалось присутствие того, кому была посвящена большая часть всех песен.
Так Ёнгук просуществовал до следующей весны. Ничего не изменив в своих маршрутах и мировоззрениях, ежедневно нося белую кофту, либо подолгу рассматривая её дома повешенную на стул, прям как сейчас.
Большая часть весны позади: на улице сухо, солнечно и уже начинает зеленеть травка в парках, но Ёнгук всё ещё уверен, что там за окном мокро, грязно и холодно, хотя солнечный луч приветливо скользит по руке, оставляя после себя тёплый след.
Пора в тренажёрку - решает Гук, бросая мимолётный взгляд на наручные часы и поддевая пальцами низ кофты. Он придирчиво долго рассматривает себя в зеркале, делает в уме несколько заметок о том, что нужно купить отбеливатель и коробочку с мятным чаем, и выходит из квартиры, невесело играя ключами в ладони.
На улице, как всегда не глазеет по сторонам, предпочитая идти своей, давно вытоптанной, дорогой, и доходит до судьбоносного перехода в считанные тридцать минут. Луж там уже давно нет, а вот те доски до сих пор лежат, видимо, кому-то, как впрочем, и самому Ёнгуку, их лень убрать в сторону, чтобы не мешались. Поток людей здесь как всегда большой, и кто-то идёт по этим «мостикам», а кто-то аккуратно обходит, торопясь быстрее перейти.
Ёнгук осторожно ступает на первую к нему дощечку и делает несколько шагов, замирая. Просто сердце делает что-то вроде кульбита, а тревога стремительной волной пропитывает все мысли, позволяя обнажить всю чувствительность к окружающему миру.
Сзади кто-то не очень культурный толкает в спину, что-то раздражённо кричит вслед и убегает, пока Ёнгук, всплеснув руками, пытается удержать равновесие, только получается совсем плохо. Беглая мысль о том, что придётся упасть в пыль не приносит горечи более, чем то, что белая кофта будет замарана и там могут появиться грязные пятна.
Кто-то рядом тихо охает и вздёргивает капюшон, а затем тёплой рукой обвивает за талию, позволяя не упасть, но всё же одной ногой соскользнуть вниз и покачнуться вместе со спасителем.
Ёнгук переводит дыхание и резко оборачивается, чтобы поблагодарить, но замирает второй раз, и второй же раз что-то внутри переворачивается – сверху вниз или снизу вверх, а может против часовой стрелки, не суть важно.
Важны только тёмные раскосые глаза напротив, где плескается много медовых оттенков, улыбка пухлых слегка розоватых губ, и ядовито-синяя толстовка по фасону схожая с белой, одетой сейчас на Ёнгуке.
- Тэхён? – на выдохе спрашивает он и резко хватает парня за руку. Больше скорее за тем, чтобы не дать снова убежать, чем почувствовать реальность происходящего, в которой он нисколько не сомневался.
Тэхён слегка кивает отросшими волосами, кончики которых окрашены в светлый цвет, немного виновато улыбается, опуская руку, и совсем не протестует, когда его резко прижимают к тёплому телу, позволяя себе обнять в ответ.
- Идиот. Тупой идиот, - шипит Ёнгук, испытывая огромное желание затопать ногами, как маленький ребёнок или разреветься как пятилетняя девчонка. Первая волна счастья накрывает очень стремительно и, пока она не затопила разум, Ёнгук вытягивает Тэхёна из толпы, заводя в безлюдный переулок и тут же толкая к стене.
Сначала он поцелует, наконец, эти чёртовы губы, почувствует почву реальности происходящего, а затем потребует объяснений, - именно так решает для себя Ёнгук, подсознательно чувствуя, что Тэхён согласен, судя по тому, как его пальцы крепко сжимают белую ткань толстовки, а губы открываются слишком призывно.
Воздух в лёгких заканчивается непозволительно быстро и поэтому приходится прерваться, чтобы несколько раз жадно глотнуть холодного воздуха и остудить пыл внутри.
- Я, - что-то пытается сказать Тэхён, но Ёнгук вертит головой, прибавляя во взгляд несколько килограммов для тяжести, чтобы заставить замолчать.
- Пойдём ко мне. У меня есть мятный чай.
Ёнгук так и не доходит до тренажёрного зала, боясь снова выпустить из рук и потерять то, что не смог удержать ранее.
Тэхён рассказывает всё после первой чашки мятного чая, нисколько не смущаясь и не стесняясь и довольно по-хозяйски ощущая себя в чужой квартире, лишь изредка, когда взгляд окрашивался медовым оттенком вины, опускает голову и чувствует смятение.
Ёнгуку хочется ударить его за совершённую глупость и зацеловать в благодарность за то, что он её совершил, а затем снова ударить, ибо слишком надолго растянулась эта «глупость». Что, впрочем, он и делает, шлёпая Тэхёна по руке, когда тот слишком соблазнительно начинает облизывать свои измазанные в креме пальцы.
Когда с распитием покончено, Ёнгук первый говорит «Я тебя люблю», просто неброско и спокойно, подперев щёку рукой и удовлетворённо смотря на реакцию. Нет ни признака боли, напряжения и вязкой атмосферы, только, кажется, кровь замедлила бег в ожидании ответа.
Тэхён отвечает на минуту после, нисколько из-за того, что якобы раздумывает, а сколько из-за вредности, так как хотел первым произнести заветные слова вслух.
С последним произнесённым звуком два томившихся счастья вырываются наружу, прочно переплетаются друг с другом и словно паяют сами себе швы, чтобы нельзя было никогда разорвать.
Ёнгук смотрит за окно и видит тёплую весну – с её солнцем, тёплом и зелёной травкой. Ничего серого, а только ядовито-цветное, как новая синяя толстовка, которой Тэхён тут же делится, заставляя снять и отдать обратно белую.
Впереди для них у весны ещё много времени, которая раскроет ещё ни один секрет, оставит в своих архивах незабываемую реакцию Тэхёна на песни Ёнгука и, собственно, научит последнего любить её, весну, так как именно она принесла в его жизнь тот важный элемент, без которого он не смог бы ощущать себя полностью живым.