Автор: Барвинка.
Персонажи: Ухён, Чунмён.
Размер: виньетка
Не дарк и не флафф точно.
Кусок мистики.
Авторское: Я, наверно, полюбила Ухёна после этого. Как Чунмён полюбила.
Предупреждение: Смысл? Вы мимо.
Скачать Pavel Zhuravlev (PaulJ) - Piano Experience [Madeche Relax].
читать дальшеЕго неожиданное появление на белых страницах отражается чётким следом от чёрной ручки и вносит хаос в повествование, заставляя персонажей смешаться и устроить забастовку.
Чунмён не в первый раз выдирает целые листы из тетради, комкает и кидает на пол, никогда не попадая точно в урну, зачёркивает имя несколькими жирными линиями, желая стереть его след полностью без возможности на восстановление.
Но Сухо не может контролировать процесс, когда персонаж снова появляется на белых листах, чётко прописанный и более приспособленный. Удалять с каждым разом сложнее, словно образ уже отпечатался не только на бумаге, а кто-то выжег его глубокими буквами в мыслях.
Править тексты – не самое любимое занятие, особенно, когда есть план, есть персонажи, есть история, от который теперь только короткое упоминание на вырванных впопыхах листах, испачканных отпечатками пальцев от чёрной пасты.
Время на отдых не остаётся, только быстро бегущая мысль, поспевающая за ней ручка, выводящая корявые иероглифы, и полный идей персонаж, носящий незаурядное имя - Ухён.
Чунмён даёт себе отдохнуть лишь тогда, когда больше половины запланированного описано в черновом варианте, заваривает себе травяной успокаивающий чай и долго смотрит на противоположную стену, где из цветочных узоров на обоях складывается чьё-то лицо, глаза, дьявольская ухмылка на губах.
Чай остаётся недопитым в одном глотке и оставлен замерзать на краю стола, пока Сухо рисует портрет. Нет, он, конечно, не художник, и рисовать настоящий портрет не будет. Его краски – слова, и их гораздо больше, чем цветов в спектре. На отдельных листах описывает всё до мельчайших подробностей - от искорок в глазах до пятна на клетчатой рубашке.
Неявный образ приобретает чёткие очертания, и то, что они выражены в буквенной формулировке, лишь укрепляет его.
Когда Чунмён заканчивает писать, он не может различить грани – ни предметов, ни реальности. Что-то зыбкое и непонятное, и маячащий за спиной вполне реальный Ухён. Только потрогать его нельзя.
Переписать произведение на чистовую занимает целую неделю, в течение которой Чунмён садится за черновики каждый день ровно три раза, навещает друзей, а по приходу домой зовёт Ухёна. Чуть слышно и всегда с надеждой. Ухён, к слову, не появляется.
В издательстве распечатки отбирают чуть ли не с руками, но платят всё равно гроши, обещая отправить в подарок первую копию книги. А Чунмён и не гонится ни за славой, ни за деньгами, только бы читали.
Он довольно долго ходит по ночным улочкам, грея руки в кармане о заработанные купюры, и отыскивая вдохновение на новый сюжет, в связи с чем приходит домой только за полночь, когда в округе потушены все фонари и добираться приходиться на ощупь, сдирая тонкую кожу на руках.
По привычке зовёт Ухёна, только уже без звонкой надежды в голосе, и неудачно прикладывается лопатками о стену, когда рядом словно материализуется тот, кого он звал всё это время.
- Продал меня за гроши? – шипит не хуже змеи, а язык не высовывает и грозно наступает на Чунмёна, который от страха не может ничего сообразить. – Ты думаешь, я для этого нас мучал, чтобы ты в каком-то хреновом издательстве слил меня за две копейки? Так дело не пойдёт, родной.
Чунмён отмахивается от образа рукой и бежит на кухню, где выпивает залпом две кружки ледяной воды, отрезвляя разум, в котором отчётливым эхом слышны недавно сказанные слова.
- Не избавишься, пока не исправишься, - складно звучит откуда-то справа, и Чунмёну не стоит оборачиваться – сам прописывал голос, интонации, тона, полутона, речь. Он знает его досконально, как и Ухён знает досконально его.
- Я схожу с ума, да? Ты ведь не настоящий. Выдумка, мираж, герой сказки, - шепчет Чунмён, почему-то смотря в своё блеклое отражение в зеркале.
Температура в комнате резко то падает, то возрастает, и Чунмёна бросает в озноб от большого амплитудного размаха. Пахнет чем-то мускусным, а сзади Ухён напевает под нос занудную песенку, косым взглядом наблюдая за своим автором.
- Конечно, сошёл, иначе бы не отдал своё детище в лапы этому прохвосту. Парень, тебе меня совсем не жалко? – Ухён строит скуксившееся личико, от которого Чунмён шарахается в сторону, рукой задевая кружку, траектория полёта которой очень коротка, а разбивается она довольно громко.
- Слушай, давай ты успокоишься, а я потом заскачу, иначе и чаю потом с тобой не попьёшь. Иди поспи.
И исчезает прежде, чем Чунмён успевает моргнуть и осознать только что сказанное. В беспамятстве добирается до кровати и засыпает, делая пометку в памяти насчёт посещения психолога или психиатра – Чунмён ещё не разобрался.
Сон – чёрное полотно, но Сухо отлично различает давящий страх, неуверенность, фальшь и много другое, заставляющее проснуться в холодном поту и долго фокусировать взгляд на размытые очертания предметов.
Ухён появляется тогда, когда Чунмён выводит красивое первое слово своей новой книги. Появляется как всегда неожиданно, тихо и за спиной, подкрадываясь затем к уху. Сухо лишь сильнее сжимает ручку, продолжая писать, когда сладкий голос так и истончает яд, который, кажется, скоро начнёт капать с острого языка и, как кислота, прожжёт дыру на рубашке.
- Ты нереален, лишь выдумка, - настойчиво повторяет Чунмён, не желая вслушиваться в дурманящие речи.
- Так сходил бы уже к психиатру, - скучающе тянет Ухён, нагло усаживаясь на край стола и сквозь прищуренные глаза рассматривая три строчки нового творения. - Уверен, он бы тебе помог.
Чунмён не отвечает и настойчиво продолжает писать, хотя мысли путаются, а нить сюжета давно потеряна. Они сидят в молчании до глубокой ночи: Сухо - за стулом, Ухён, забравшись с ногами в кресло. Игнорируют по мере возможностей и сводят обмен взглядами к минимуму.
Когда Чунмён в ярости вырывает испачканные нелепостью листы, Ухён тихо посмеивается, чем злит ещё больше и рождает желание сделать что-то на зло.
Сухо совсем не обращает внимание на раздражающий элемент в поле зрения и беззастенчиво лезет в ящик со старыми записями, выуживая тонкую тетрадь в клетку. Ухён в кресле напрягается и, не моргая, наблюдает, как Чунмён аккуратно переворачивает хрустящие страницы, водит бледными пальцами по чёрным строчкам, шевели губами, прочитывая тихо вслух отдельные куски. Когда на последней странице больше ничего не обнаруживается, Чунмён коротко вздыхает проводит рукой по лицу и, наконец, поднимает прямой взгляд на своего персонажа, неудобно выгнувшегося в кресле, чтобы читать вместе с ним. Смотрит с минуту, оценивая, и цитируя некоторые строчки шёпотом.
- Действительно похож, - коротко говорит в пустоту, рассеивая своё внимание по комнате.
Ухён негромко фыркает и удобно усаживается в кресле.
- Будешь продолжать меня игнорировать?
Чунмён не отвечает, только делает пару пометок в блокноте, выключает настольную лампу и идёт спать, кожей ощущая пронзительный взгляд тёмных глаз.
Чунмён не записывается на приём к кому-нибудь из «психо-», для себя объясняя тем, что всё время забывает сходить в клинику, расположенную в двух домах от его дома, а на деле просто не хочет ощущать себя сумасшедшим человеком и ловить взгляды полные сочувствие, насмешки и презрения.
Жить с воображаемым персонажем жутко неудобно, особенно, когда Сухо прикасался к написанию очередного рассказа. Ухён моментально находит мелкие ошибки, недочёты, ирреальность в действиях персонажа и раскритиковал так, не скупясь на нецензурные выражения, что Сухо неловко продолжать писать дальше. Порой в ехидном ядовитом голосе проскальзывают нотки печали и отчаяния, но они в настолько малом количестве, что Чунмён всё списывает на своё слишком разыгравшееся воображение, придирающегося к мелочам.
На сон уходит два, редко три часа, а остальное время тратится на поиски идеального сюжета, оттачиваемого с помощью насмешек и критичных замечаний.
Под глазами давно пролегли тени, а ручка ходит ходуном в ослабевших пальцах. Разум переходит в помутившееся состояние, не реагирующее на внешнее раздражители, и снова смывает границы реальности, пририсовывая пелену на сетчатке глаза.
В какой-то момент Чунмён сдаётся, пропуская сквозь пальцы невидимую нить чёрной пастой ложащейся в кривые иероглифы – впуская Ухёна в новый мир. Образ за спиной по минутам тает, становясь со временем абсолютным прозрачным, и только лёгкая искренняя улыбка кажется однотонно-матовой и не просвечивающейся. Но Чунмён ничего не видит, только мажет пальцы в пасте и губами проговаривает каждую написанную строчку, отшлифовывая тональность.
Он не привык оглядываться.
Месяцы работы, минуты отдыха, которые не даёт снять пелену с глаз и войти мысли о том, что давно не слышаться насмешки и плевки ядом позади. Сухо совсем не до этого.
И только тогда, когда ослабевшими ногами переступает порог нового издательства, прижимая к груди чистовой вариант произведения, слышит совсем рядом знакомое ехидное напутствие, приправленное специей заботы и теплоты.
- Не продешеви.
Чунмён первый раз в жизни оглядывается назад в поисках знакомого лица, серый дымкой теряющегося в линиях движущихся машин. Внутри все холодеет, останавливая все процессы обмена веществ. Дышать становится затруднительно, словно кто-то проклеил стенки горла липкой лентой и им теперь нельзя соприкасаться.
В издательстве выражают своё восхищение проделанной работой и хорошо прописанным оригинальным персонажем, чем вызывают лёгкую улыбку на тонких бледных, как у рыбы, губах. Первую за столь длительное время.
Издатель просит ещё несколько связанных между собой рассказов, сам предлагает сюжет, где главной фигурой во всём будет Ухён. Но Сухо коротко извиняется и не позволяет, чувствуя, как предложение дёргает ниточки у него в душе, заставляя почувствовать себя скверно.
На Чунмёна не давят, подписывают контракт и выплачивают неплохой аванс. Половину которого он, по выходу из издательства, тратит в первом попавшемся антикварном магазинчике, купив старинный плоский ящик, похожий на папку и выгравированный травяными узорами.
Дома проводит генеральную уборку, а затем запирается в кабинете, доставая приобретённое, весившее не один килограмм, осторожно открывает и по очереди кладет внутрь свои записи, пометки, росчерки, где хотя бы в одном предложении встречается незаурядное имя – Ухён. Тонкая тетрадь в клетку становится последней вещью, спрятанной в этот ящик.
Чунмён глубоко вздыхает и тут же задерживает дыхание, прислушиваясь к звукам комнаты и пространственным ощущениям, что-то для себя решает и негромко спрашивает пустоту:
- Ухён?
Пустота ничем не отвечает, но Сухо кажется, словно от позвоночника к плечу прошлась волна воздуха, как если бы кто-то сзади поднял руку.
Чунмён никогда не оглядывается, вот и сейчас он сидит смирно, всматриваясь в нечёткие очертания вечернего пейзажа за окном, косым взглядом замечая то самое кресло, где сидел, словно живой, его вымышленный персонаж.
Ящик не прячется в кладовку, а кладётся на вторую полку шкафа, которая предварительно очищается от разбросанных в хаотичном порядке книг.
На поиск нового вдохновения уходит не так много времени, но и пишется работа не так рьяно, как некоторые до неё. Чунмён досконально прописывает своих персонажей, снабжая каждого любимого персонажа некоторыми чертами Ухёна, которого, к слову, совсем не любил. По крайней мере, ни вслух ни про себя не распространялся: ежедневно стирал пыль с антикварного ящика, а в редкие моменты перечитывал тонкую тетрадь.
И сколько бы не убеждал себя в обратном, он просто снова хочет почувствовать себя немного безумным с пеленой на глазах, когда твой лучший персонаж стоит рядом с тобой, за спиной, прекрасно справляясь с ролями охранника наставителя одновременно.
И Чунмён делает то, что умеет делать лучше всего – придумывает. Сам создаёт по крупицам своё безумство, общаясь с пустотой и проецируя мысленно образ Ухёна рядом.
А самый большой обман его жизни состоит в том, что обман и реальность имеют одинаковые границы, невидимые мышлению, но всё равно существующие.
Поэтому Ухён тихо посмеивается, сидя на подоконнике, когда Чунмён снова его зовёт и снова сам себе отвечает, внимательно всматриваясь в раму окна, где как раз напротив расположены раскосые глаза Ухёна, и что-то шепчет, отстранённо улыбаясь, а затем встаёт и резко уходит из комнаты, точно его тут и не было.
В этом хриплом голосе теперь нет отравляющего яда, а только безграничная нежность и восхищение, но этого не суждено никому услышать, как и короткую фразу, брошенную этим голосом один раз.
- Всё же ты сумасшедший, Ким Чунмён.